Бег трусцой

«Я рад, что мой рассказ» Бег трусцой, написанный с натуры почти 40 лет назад, будет опубликован. Жаль только, что он и сейчас актуален. Я это понял в 2008 году, когда посетил Киев и увидел маленький треугольник, оставшийся от кладбища”
Марк Шехтман

БЕГ ТРУСЦОЙ
Марк Шехтман

Вот и снова суббота. Как быстро она наступила.
Теплое, влажное осеннее утро. Пусто. Тихо. Тяжелые капли скатываются на тротуар с наполовину уже обле-тевших деревьев, но на мостовой сухо. Шуршат под но-гами осенние листья. Низко нависли неподвижные обла¬ка. Как тепло! Почему раньше не замечал этого? Иду, постепенно ускоряя шаг. 100 метров, еще 100, еще. По¬ра. Перехожу на бег. Спокойный, небыстрый. Что может быть лучше пробежки в такое вот теплое осеннее утро! Никто не обращает на меня внимания. Даже собаки. Те¬перь все бегают, за всеми не угонишься. Вот и улица. Слева из открытых ворот ГАИ один за другим выезжают желто-синие «жигули», набитые милиционерами. Им и сегодня работать. А мне-то что? Пусть себе работают.
Однако работают сегодня не только они: вижу хму-рые лица рабочих, спешащих на мотоциклетный завод. Странно – месяц только начался. Ладно, беги, беги – не твое это дело. Четыре шага – вдох, шесть – выдох. Пово-рот. Тяжелый самосвал ползет навстречу, и синее едко пахнущее соляркой облако волочится вслед за ним. Черт тебя носит с утра. Недели целой мало! Замедляю шаг, но воздух неподвижен, неподвижно едкое облако, и, задер-жав дыхание, пробегаю сквозь него. Снова поворот. Справа военное кладбище. У ворот автобус, курсанты с автоматами, венки. Опять, наверное, полковник в отста-вке умер. В «Красной звезде» каждый день некролог. Если по одному в день, только за год умирает 365 пол-ковников. А сколько живых? Зачем им столько? Слева тоже кладбище, Лукьяновское. На нем с войны не хоро-нят. Сквозь ограду видны уходящие в тень аккуратные ряды памятников и крестов. У ворот старушка с цвета-ми. Я знаю ее давно. И прикорнувшего у ног старого ры¬жего пса. Но девушку раньше не видал. Присев на ко¬рточки, она выбирает цветы. Для кого? Что ей, краси-вой, стройной, делать здесь на кладбище среди мертвых, безжизненных астр? Терпеть не могу астры.
А ноги сами собой переходят с расслабленной трусцы на свободный, длинный шаг африканского охотника. Но все-таки оглядываюсь. Старушка, пес и так и не взгляну¬вшая на меня девушка застыли над чахлыми букетами, разложенными на мокром асфальте.
Справа – гордость нашей столицы – телевизионная башня. Она выше Эйфелевой, но сегодня видны только опоры – туман. И выбрали же место – сплошные кладби¬ща вокруг. Как только земля ее держит? А вдруг грох¬нется? Беги, беги – уже 12 минут прошло, а ты только сворачиваешь к кооперативному гаражу «Автолюби¬тель». В стороне от дороги, укрытый деревьями и куста¬ми он уютно расположился над прекрасно спланирован¬ным парком. Но вот гараж позади и слева становится ви¬ден Памятник. Да, сплошной туман сегодня: даже не разглядишь украинскую вышивку на рукавах у женщи¬ны, венчающей группу подпольщиков и пленных моря-ков…
За памятником – кафе. Когда-то там и тир стоял. Тир «Бабий Яр» – отличная идея! Убрали, слава богу. Инте-ресно, что за мишени там были? А травка-то, травка! Ну, прямо изумруд! Как пружинит она под ногами! А ведь уже ноябрь. Однако теперь надо побыстрее – на улице Мельникова полно машин и воздух насыщен бензином.
Передо мной элегантная дорожка из плит, и между плитами травка. Вдоль дорожки элегантные, стройные фонари. Здесь уже совсем никого. Никого? А эти в ку-стах? Они ждут-не дождутся открытия большого гаст-ронома напротив. Что может быть отвратительнее, чем эти синие рожи, да еще ранним осенним утром, когда все живое бережет его свежесть и чистоту. Теперь бегу по тому самому месту, которое когда-то называлось “Ба-бий Яр” и где все это и произошло. И овчарки тогда то-же рвались на поводках, как те вот, в кустах, подальше, где собираются собачники. Они уже стоят, обсуждая до-стоинства своих догов и фокстерьеров. Такого рая для собак и не найти больше в городе. Несколько лет назад здесь даже собачью выставку устроили.
И вдруг залп! Еще один! И еще!.. Собаки неистовст-вуют. Что это – галлюцинации? Машина времени? Тьфу ты, черт! Да это же на военном кладбище полковника в отставке похоронили. Скорее отсюда, скорее! Четыре – вдох, шесть – выдох…
Дорожки теперь двойные. И уже чернозем для клумб завезли. Да, хороший будет парк. Сворачиваю вправо.
Над самым обрывом беседка. Видно из нее далеко-да-леко. И близко тоже. Все видно – Вышгород, Днепр, но-вую Оболонь. И рощу прямо внизу, выросшую после то-го, как засыпали прорвавшуюся в 61-м дамбу. Но теперь везде дорожки, скамейки, урны, скульптуры для фонта-нов. Рядом здание без окон и стрелка с надписью «Фи-льмохранилище». И никаких следов того, что случилось в 41-м. А может, и не было ничего? И вообще туман сегодня… Мимо, мимо.
***
– А тебе не стыдно здесь бегать?
– А им не стыдно строить здесь тир, кафе, играть в футбол, выбивать ковры?
– Но ты же знаешь что здесь произошло.
– А они не знают?
– Но это же они. А ты ведь не такой. Молчишь? Ну, беги, беги дальше. Четыре – вдох, шесть – выдох…
***
Дорожка спускается среди мокрых черных акаций. То здесь, то там мелькнет крест, ограда или просто холмик. Но это не кладбище, а какие-то отдельные захоронения. Впереди склеп братьев Качковских. Один – студент, другой – профессор. Но что это? Стена выломана, и над-писи уже нет. Кому он мешал, этот склеп? Понятно – здесь тоже прокладывают дорожку. Вон сколько дере-вьев спилили и завезли уже скамейки. А рядом постро-или туалет. Мужской и женский. Ну, их к дьяволу, эти дорожки! Лучше свернуть на тропинку, уходящую в густые заросли боярышника. Но и здесь могилы. Забро-шенные, забытые всеми. Только на одной новая таблич-ка: «Тер-Арутюнян. 1883-1920». Как ты попал сюда, Тер-Арутюнян? И кто всегда приносит свежие цветы на твою могилу? Отдыхай до весны, а там проложат и над тобой дорожку, и прорастет между плитами травка, неж¬ная такая, тоненькая… Дальше, дальше. Скорее отсюда, вниз на поляну. Четыре – вдох, шесть – выдох…
Художник уже здесь. Неделю назад на холсте только небо, такое, как сегодня – серое, низкое, теплое. Он не спешит, этот парень: только несколько веточек, черных, чеканных, как на гравюре – вот и все, что появилось за неделю. Ну, что ж, кому – портвейн, кому – породистая сука, кому – бег трусцой, кому – несколько веточек на холсте, а кому – парк на костях… А вот и йог. Сколько я здесь ни бегал – он, закинув ногу за ногу, всегда стоял на голове. Но сегодня стоит на ногах. Потому, что рядом с ним девушка. Они замерли, как все вокруг, лица спо¬койны и серьезны, и только губы неслышно шевелят¬ся… Беги, беги – жизнь идет и нет никому до тебя дела.
Теперь передо мной поляна, окруженная старыми ду-бами и хорошо знакомая тропинка под ними. Круг… второй… третий… шестой.
Как прекрасно вокруг. Чувствуешь, как обновилась кровь? Дышится глубоко, и тело обрело легкость. Одна-ко пора. Пора возвращаться. Снова тропинка петляет среди кустов, и снова впереди могилы. Но эти уже сов-сем другие. Плотно, одна к одной, так, что негде поста-вить ногу, лежат старые, потрескавшиеся плиты. И ни на одной нет надписи. Чьи-то жестокие руки трудились здесь не один год, отнимая у мертвых имена.
Это старое еврейское кладбище. На нем, как и на Лу-кьяновском, с войны не хоронят. Сколько же лет прош-ло? 35? Однако как сильна природа! Еще немного – и джунгли, да, осиновые джунгли, затянут, обволокут, и ничего не останется. Но кто, искалечил плиты? Немцы? Нет, им нужны были живые. Немцы такими пустяками не занимались – еврейские кладбища стоят в Германии и теперь. Разве свастику иногда намалюют для скандала, да и то, говорят, по указке из Москвы… Мимо, мимо. Беги, не теряй темп. Уже немного осталось. Четыре – вдох, шесть – выдох…
Справа овраг. Зеленые фигуры курсантов с планшета¬ми в руках застыли на склоне. У них занятия по топогра¬фии. Здесь, в двух шагах от училища, отличный рельеф. Курсанты внимательны и серьезны – иначе нельзя на за¬нятиях, да еще среди могильных плит. Эти плиты получ¬ше – гранит серый и розовый, черный лабрадорит. С них надпись молотком не собьешь. Но опять чьи-то руки трудились не один год. Здесь не было кранов и бульдо¬зеров – просто руки. И день за днем, месяц за месяцем, год за годом трудились они, сбрасывая полутонные пли¬ты в овраг. Так и лежат сейчас застывшим каменным во¬допадом, и увидеть это можно только когда листва опа¬дает. Как обозначат их курсанты на своих картах?
Дальше, дальше – но теперь помедленнее, потише, еще потише, расслабься… совсем расслабься. Впереди здание санэпидстанции. Его возвели совсем недавно, ря¬дом с партархивом. И тоже на кладбище. Тогда окрест¬ные мальчишки вертелись на стройке – что с них возь¬мешь? Интересно ведь, когда острый нож бульдозера вскрывает могилы. Сынишка тоже бегал сюда. И принес мраморный диск со звездой Давида – мальчишки катили его по шоссе.
Ну, все, час прошел. Перехожу на шаг. Дорога (собст-венно, это уже улица Герцена) идет вверх. Надо бы пульс проверить: 105. Для сорокалетнего совсем не- плохо. Можно бы побегать еще, да боюсь: вдруг все-таки не выдержит сердце.
Киев, 1977.