Перепрятывали еврейскую семью под страхом смерти

Этот рассказ о том, как ее украинская семья перепрятывала еврейскую семью в годы войны, прислала в газету «Киев еврейский» Украинского независимого совета еврейских женщин Собчук Мария Петровна. Ей сейчас 84 года, живет она в Коростышеве Житомирской области.

Стиль и орфография автора сохранены. Адрес в редакции. Рассказ содержит свидетельства и подробности быта страшного периода немецко-фащистской оккупации территории Украины.

Это было в октябре-ноябре 1941 года.
Киевская область, Сквирский район, село Тхоровка, бывший совхоз имени Сталина.
Фашисты ищут коммунистов, евреев. В городе Сквире расстрелы.
В холодный снежного вечера слышим, что к нам кто стучит, скребется в окно. Моя мама, Анна Михайловна Кривошея выходит и открывает дверь.
На пороге стоит женщина с двумя детьми, просит пустить переночевать. Мама пригласила их в комнату. Они зашли замерзшие, синие, тряслись от холода. Были очень бедно одеты.
Моя мама дала им печеного картофеля, лука, соли. Они начали жадно есть и плакать, мы тоже плакали вместе с ними. Мне тогда было 14 лет, моему брату Анатолию – 4. Постелили им на полу соломы и они легли спать.
Вместе с нами в одной комнате жила соседка Момот Гапка с дочерью 3 лет и сыном 7 лет. Они были с моей мамой родом из одного села – Семигоры – потому и жили в одной комнате.
Утром, когда будили женщину с детьми, увидели, что это евреи, и очень испугались, но решили молчать и никому не рассказывать о них. Спросили, как зовут. Женщина не сказала ни слова, а дети сказали: «Анька и Ванька».
Моя мама решила поселить их в нашей каморке размером 2 на 3 метра. Нашли солдатскую койку, постелили солому, и они там жили.
Моя мама работала в амбаре, где сушили зерно, которое все время перелопачивали. Урожай в 1941 году был очень хороший. Совхоз, где моя мама, Кривошея Анна Михайловна, работала до войны был семенной, где выращивали урожайные сорта пшеницы и других сельхозкультур.
Мы делились с женщиной и ее детьми всем, что ели сами – картофелем, варили суп из пшеницы, которую жарили, а потом терли бутылками.
Мне было 14 лет, я понимала, что о них не надо никому говорить, потому что могли расстрелять. О себе мы их называли «цыганами», поскольку они были черные.
Так мы все вместе пережили тяжелую зиму. В Тхоревке фашистов было мало, был хозяин – Реферд Петерсон (насколько я помню), который был назначен Белоцерковским округом, рабочих в Германию не отправлял.
Наши пришельцы были дети как дети – смеялись, плакали. Мы с братом с ними играли, давала свои игрушки. Один человек по фамилии Нестеренко сделал печку – «буржуйку», которую поставили в кладовку, где жила еврейка с детьми. Вместе мы ходили в лес, собирали палки, хворост, чтобы топить «буржуйку».
В 1942 году Нестеренко и его семью немцы сожгли – сына Петра, женщину Настю в селе Антонов – всего 75 человек – за связь с партизанами.
Мы все очень бедствовали, были без одежды и обуви. Тем, кто ходил на работу, давали треп. Треп – это обувь на деревянной подошве, сверху – бляха. Ноги обматывали тряпками из мешка и так ходили зимой. С весны ходили босиком до морозов.
Мама брала еврейскую женщину с собой на работу. Она заматывали лицо платком, чтоб были видны только глаза. Моя мама научила ее, чтобы та пришила под одежду карман, в который можно было насыпать горсть зерна, из которого затем готовили пищу.
Анька и Ванька, как и мы, немного подросли и стали помогать: собирали ягоды, грибы (рядом был лес). Так и выживали.
Мы боялись злых людей. Анька и Ванька всех боялись, только с нами были смелые. Но никто из людей не выдал их немцам.
Однажды я пошла в Сквиру и возле фотографии увидела много снимков красивых женщин, которые были разбросаны по земле. Я принесла их домой и повесила на стену. Дети Анька и Ванька начали что-то говорить, а когда их мать пришла с работы, сказала моей маме, чтобы уничтожить те фото, потому что это были фотографии еврейских женщин. Тогда мы сожгли те фотографии, потому что очень боялись.
В 1943 году, перед новым годом, немцы отступали.
В 1944 году, когда нас освободили, то женщина, которую мы прятали, сказала, что ее муж до войны был мэром Сквиры. Мы тогда не знали, что такое «мэр».
Женщина с детьми после освобождения пошла с детьми в Сквиру, и там жили. Потому что наши соседи, которые ходили в Сквиру, рассказывали: «Аня, видели ваших Аньку и Ваньку – продавали зеленку и синьку на базаре». Моя мама говорила: «Чего они мои?- Они и ваши, потому что никто их не выдал фашистам, хотя все и боялись ».
Мне сейчас 84 года, уже много подробностей того страшного времени забылось. Где сейчас эти люди? Женщины уже скорее всего нет, а дети еще могут быть живы. Было бы интересно узнать, как сложилась их судьба. Ведь три страшных, голодных, военных года мы прожили с ними под одной крышей, под страхом смерти перепрятывая еврейскую семью от фашистов.
Я с 1948 года живу в городе Коростышеве Житомирской области, 30 лет работала в СШ № 1 учительницей физкультуры. Мой брат Анатолий умер.
06.03.2011 года. Собчук Мария Петровна.